I have seen birth. I have seen death. Lived to see a lover's final breath. Do you see my guilt? Should I feel fright? Is the fire of hesitation burning bright? And if you want to talk about it once again, On you I depend. I'll cry on your shoulder.
You're a friend. You and I have been through many things. I'll hold on to your heart. I wouldn't cry for anything, But don't go tearing your life apart.
(Я видел рождение на свет. Я видел смерть. Моей любимой было суждено умереть у меня на руках. Считаешь ли ты меня виновным? Должен ли я бояться? Ярко ли светит пламя сомнения? Если ты захочешь снова поговорить об этом, Я буду зависеть от тебя, я поплачу у тебя на плече – Ты – мой друг.
Я и ты многое пережили вместе. Я всегда буду рядом. Я бы ни за что на свете не заплакал, Но перестань разрушать свою жизнь.)
Я столько раз видел, как люди умирали и как получали надежду на новую жизнь, которую, казалось, уже окончательно теряли в серых стенах больницы, слабых попискиваниях приборов, капельницах и тяжелых вздохах врачей. Столько раз радовался с теми, кто сумел выкарабкаться и горевал с родными тех, кого так и не смог спасти. Столько раз… Но ведь это была моя работа, которую я любил почти так же как и вас: тебя и ее. Друзья с начальной школы, неразлучная троица, нерушимая команда №7. Такие разные, непохожие ни на кого другого. Богатый, избалованный женским вниманием парень-айсберг. Веселая и легкая на подъем с глазами цвета первой весенней травы староста-активистка. И, наконец, бесшабашный двоечник-неудачник с копной золотисто-рыжих волос и большой дырой в кармане. Столь различные, но такие одинокие. Мы, казалось, нашли в нашей дружбе те покой и счастье, которых не было в обычной суетливой жизни. Когда вас не было рядом, самый теплый и солнечный день становился отвратительным серым пятном. Но стоило тебе с привычной кислой миной спуститься с крыльца, а ей вылететь из школы с кучей бумаг из студсовета, даже капли ледяного дождя, залетевшие за воротник куртки и успевшая за то время, что я ждал, промокнуть одежда, не казались такой большой проблемой, а слова обиды портила широкая улыбка. Она, как обычно, ругалась, а ты доставал из портфеля огромный черный зонт, под которым мы вместе шли к ней домой, крепко прижавшись друг к другу, чтобы спрятаться от дождя. Ты что-то бурчал, а мы всю дорогу улыбались, думая о горячем кофе с корицей. Она всегда готовила его, когда шел дождь. А потом мы смотрели какой-нибудь фильм, резались в сегу или старенький твистер. И даже ты, вечно серьезный и скучный, улыбался, играя вместе с нами. Время шло. Младшую школу сменила средняя, потом старшая. Люди приходили и уходили из нашей жизни, порой, не прощаясь и принося ужасную боль. И когда казалось, что весь мир вокруг рушиться, и нет выхода из замкнутого круга потери, только две крепкие, с детства знакомые ладони помогали удержаться на плаву. Если бы не наша дружба, вряд ли бы кто-то из нас сумел сохранить то светлое, что открывали только друг другу. Ты был все так же популярен и холоден. Она продолжала бегать по поручениям учителей и подтягивать одноклассников. А я, как прежде, ждал вас на крыльце школы после уроков. И казалось, что наша дружба будет вечной. Какими наивными мы тогда были… Все началось после окончания старшей школы. В день, когда вывесили результаты выпускных экзаменов, ты сообщил, ты уезжаешь за границу, чтобы получить лучшее образование, и, скорее всего, не вернешься. Следующим вечером она призналась тебе в любви. Что тогда между вами произошло, я так и не узнал. Она молчала, а у тебя спрашивать не хотел. Только после того вечера вечно светящиеся энергией зеленые глаза потухли, а веселая улыбка превратилась в печальную полуусмешку, чем-то отдаленно напоминающую такую привычную, свойственную лишь тебе ухмылку. Наша дружба рушилась на моих глазах, а самым ужасным было то, что я не мог ничего с этим поделать. Время улетало так быстро, оставляя меня всего лишь немым наблюдателем происходящего разлома. А я, дурак, надеялся и верил, что все еще может быть наладится. Не может же десять лет дружбы просто так исчезнуть, оставив только стену боли и непонимания. Но надежда, как говорил один мой старый знакомый, сдохла. Я понял это в тот самый миг, когда ты скрылся в салоне самолета, даже не обернувшись на прощание. Она уткнулась мне лицом в грудь и зарыдала горько, отчаянно, навзрыд, оставляя на белой футболке следы от туши. Я застыл, не зная, что делать в подобной ситуации, как успокоить ее, как облегчить ее боль, когда у самого душа рвется на куски. Она никогда раньше не плакала, и от этого становилось еще больнее. Мои руки сами обняли ее, крепко прижимая к себе, ставшую неожиданно такой хрупкой, девушку. Я зажмурил глаза, чтобы не видеть своих же хрустальных слез, и уткнулся в ее густые волосы. До сих пор помню тот запах крыжовника и жасмина и солоноватый привкус на губах. А потом была упорная подготовка к вступительным внутренним экзаменам. Я пошел в медицинский по одной простой причине – туда поступила она. И пусть она терапевт, а я хирург. Просто не мог оставить ее одну. Нет, не так. Не мог остаться один сам. Она мне была нужна как воздух. Я не мог без нее. Осознание того, что это любовь, пришло не сразу. Позже. В тот самый момент, когда она едва не совершила самую большую ошибку в своей жизни, связавшись с наркоманом-художником. У него были такие же черные глаза и волосы, как и у тебя, на столь знакомом контрасте белой кожи. Вот только вместо родной ухмылки – искусственная улыбочка. Она видела в нем тебя. А я не мог позволить ей себя обманывать. Она стала моей женой, когда, кружась в воздухе, ложились под ноги бледно-розовые, точно ее волосы, лепестки сакуры. А белый цвет ей шел необычайно. Она была самой красивой невестой, какую только видел в своей жизни. Я любил ее. Люблю и сейчас. Она тоже любила меня, по-своему, не так как тебя, но все же любила. Мы работали в одной клинике, помогали людям. Наша семейная жизнь, такая тихая, спокойная, благополучная. Никакого недопонимания, никаких скандалов. Мы знали друг друга настолько хорошо, что понимали без слов, только по одному взгляду или легкому наклону головы, все, что должно было слететь с губ. И так могло продолжаться всю жизнь. Могло… Неожиданно в город вернулся ты. Уже довольно известный банкир, владелец сети компаний отца. Как всегда спокойный, уверенный в себе, холодный и одинокий. Мы столкнулись на улице абсолютно случайно. Я, как обычно, спешил после работы в метро, чтобы успеть на последнюю электричку. На пешеходном переходе что-то заставило меня повернуть голову в сторону, чтобы за рулем новенькой иномарки увидеть такое знакомое лицо. Твои волосы слегка отрасли, линии рта и подбородка стали более мужественными. Вот только глаза цвета самой темной ночи до сих пор хранили все тайны в своей глубине. Ты отложил свою встречу, и мы поехали в клуб. Там много пили, танцевали, смеялись, а потом на дисплее телефона отразилось семь пропущенных от нее. Я пригласил тебя к нам на следующий день. Что случилось с тобой в тот самый момент, когда она открыла дверь? Почему ты так на нее смотрел? Откуда эта боль в равнодушных, обычно, ониксовых глазах? Откуда эта вымученная улыбка на ее губах? В этот раз я упустил тот момент, когда моя жизнь снова понеслась вперед с невероятной скоростью. Словно в тумане видел, как она разрывается между тобой и мной, как ты всем своим существом тянешься к ней, стараясь при этом не разрушить только-только возрождающуюся дружбу. И почему я опять всего лишь сторонний наблюдатель? Не помню, с чего все началось в тот пятничный вечер. Мы сидели за столиком в кафе, и я чувствовал себя третьим лишним. Бессонная ночь, стакан ликера и сильная головная боль. Я психанул. Резко сорвался с места и вышел на улицу, с четким намерением ехать домой. Она выскочила следом, на ходу застегивая пальто. В изумрудных глазах плескалось беспокойство. Она не хотела пускать меня за руль. Я настоял. Тогда, пристроившись на сидении рядом со мной, потянулась, чтобы застегнуть ремень безопасности. На что я лишь презрительно хмыкнул и поинтересовался степенью ее доверия. В ответ она всего лишь фыркнула, выпуская из рук ремень. Машина мчалась по дороге. Из магнитолы лилась приятная мягкая музыка. Она, молча, сидела рядом. Кажется, я закрыл глаза на секунду. Но этого оказалось достаточно. Машина слетела с дороги и на полной скорости врезалась в дерево. От верной гибели меня спасла подушка безопасности. А она. Она вылетела через разбитое лобовое стекло. С трудом открыв дверь, я выполз из машины. Ноги отчего-то не слушались, но это не имело значения. Главное – розоволосая девушка, лежащая в неестественной позе на покрытой снегом земле. Когда я подполз к ней, она все еще дышала. Алая кровь стекала по лицу, попадая в такие родные глаза. Она не видела меня, и вряд ли слышала, как я позвал ее. Она смотрела в расстилающееся над нами черное небо, а губы, едва заметно шевелясь, шептали лишь одно имя. Не мое. Твое. Я чувствовал, как ее сердце перестает биться, как быстро остывают на морозе всегда такие теплые руки. Она уходила, улетала прочь, оставляя меня наедине с самим собой. Слезы текли, не переставая из моих глаз, а я все продолжал звать ее по имени срывающимся голосом до тех пор, пока краски не сменила тьма, а сознание не провалилось в черную бездну. Я пришел в себя через неделю после аварии в больнице. Белый потолок, противный писк приборов, грустные лица бывших коллег и приговор – инвалидное кресло. Мир перевернулся, изменился, сошел с ума. А, может, вовсе и не весь мир, а только я? И в тот самый момент, когда все окончательно запуталось, в мою палату вошел ты. Черное пальто, слегка покрытые инеем волосы, непроницаемые бездонные глаза. В одной руке – пакет с апельсинами, в другой – ромашки. В детстве она всегда приносила нам такие букетики, когда кто-то попадал в больницу. А теперь принес ты. Я рассказал тебе все, что случилось в тот вечер, абсолютно не боясь, что ты пойдешь в полицию. Просто потому, что это был ты. Просто потому, что мне нужно было это рассказать. Иначе я бы просто сошел с ума. Ты, не перебивая, выслушал меня. А когда я закончил, не сказав ни слова, вышел из палаты. Ты ушел. А я остался, придавленный чувством вины, болью и отчаяньем. Я не ждал, но очень надеялся, что это был твой не последний визит, что ты вернешься. И ты пришел на следующий день и еще на следующий, и еще… Каждый день, принося фрукты и порой меняя цветы, одним своим молчаливым присутствием ты давал мне силы жить. А в день выписки забрал меня вместе с инвалидным креслом и отвез к себе. Я так и не сказал тебе спасибо… У тебя большая квартира. Может, именно поэтому мне так часто бывает одиноко, или потому, что ты постоянно молчишь, выпивая очередной стакан виски или затягиваясь сигаретой. Твои глаза непроницаемые, как в день нашего первого знакомства. Я не могу понять, винишь ли ты меня, ненавидишь ли? Эти сомнения убивают, в тоже время оставляя надежду на жизнь. Нет, не нужно прощать меня. Я не нуждаюсь в этом. Но если ты все же сможешь это сделать, я буду окончательно и бесповоротно зависеть от тебя. А сегодня я нашел твой детский альбом. Никогда бы не подумал, что ты хранишь что-то подобное. Не поверишь, просто от скуки протирал пыль на нижних полках книжного шкафа, до которых мог дотянуться с инвалидной коляски. И наткнулся на него. Потертая когда-то темно-коричневая обложка хранила множество воспоминаний. Несколько первых фотографий – семейные, а остальные посвящены нашему трои и ей. Розовые волосы, искрящиеся задором зеленые живые глаза и легкая улыбка. Такая разная. Такая родная. Словно и не было тех семи лет расставания и страшной аварии. Я закрыл глаза, прячась от своих слез. Почему ты всегда молчал? Почему так и не рассказал ей? Почему не говоришь мне? Она бы была не меньше моего удивлена, найдя на последних страницах высушенные цветы и открытки, подписанные ее рукой, бережно хранимые столько времени. Ты ведь всегда любил ее больше, чем меня. Нет, не так. Ты просто любил ее по-другому. Любил так же, как она любила тебя. Любил так, как никогда не любил ее я. Сестра, подруга, близкий человек, она всегда была дорога мне так же, как и ты. Не меньше, но и не больше. Но для тебя она была кем-то особенным всегда. Пораженный своим открытием, я расположился на полу, разложив вокруг себя фотографии, одну все же сжимая в дрожащих ладонях. На ней худенькая девочка-подросток с необычными розовыми волосами сидит на подоконнике, освещаемая тусклым светом уличного фонаря. Прижав колени к подбородку, она смотрит куда-то вперед и вверх и улыбается такой бесконечно родной и дорогой сердцу мечтательной улыбкой. Я не слышал, когда хлопнула входная дверь, но твое присутствие в комнате ощутил сразу. Ты некоторое время стоял в дверном проеме, сжимая в руках пакеты с продуктами, которые затем упали на пол. Сократив расстояние, разделявшее нас за доли секунды, опустился рядом со мной на колени и принялся лихорадочно собирать фотографии. Я останавливаю тебя, кладя руку на плечо. Секунда и твои бескрайние черные глаза смотрят в мои, впервые за последнее время не пряча эмоции. Я все знаю, и ты понимаешь это без слов. Я ищу в твоем взгляде укор, недовольство, ненависть, огорчение… Но нахожу лишь боль. Настолько сильную и физически ощутимую, что сердце непроизвольно сжимается. Ты опускаешь голову, и челка закрывает большую половину лица. Затаив дыхание,жду приговора, но ты молчишь. Только широкие плечи судорожно подрагивают, а трясущиеся руки бережно прижимают к груди старые фотокарточки. Что с тобой случилось? Ты же всегда был таким сильным? Всегда так хорошо скрывал свои эмоции? Всегда переносил боль в одиночестве, никогда не позволяя себе при ком-то плакать: ни в тот день, когда погибли твои родители, ни в тот момент в аэропорту, когда покидал нас. Сейчас нет смысла задавать тебе вопросы, я и так знаю все ответы. Просто покрепче сожму твое плечо и закрою глаза. Пусть никто и никогда не увидит твоих слез. А ты плачь, Саске, плачь…
Сайт 