Я тут недавно так подумала. Действительно, возможно ты именно тот, кого бы я хотела видеть рядом с собой.
Именно ты, ты будешь рядом, а это хоть и не главное для многих, но для меня - все. Все - с большой буквы.
А еще для меня все-таки очень важно, если ты будешь улыбаться. Я иногда хочу, чтобы я... Да даже любое напоминание обо мне смогло подсознательно вызвать у тебя искреннюю и по-настоящему солнечную улыбку.
А еще я хочу видеть чужие родные глаза прямо перед собой. Пусть каждый такой взгляд становится очередной к черту выжженной на коже печатью. За миг счастья, когда в твоих бесконечно-голубых глазах промелькнет радость, я готова платить лютой и невыносимой болью. Я ведь так когда-нибудь действительно сгорю. Солнечный свет не всегда, к сожалению, согревает. Он испепеляет.
Мне действительно многого не нужно. Мне не нужно постоянное твое присутствие, мне хватит одной мысли о том, что я могла бы это просто-напросто знать.
Я хочу доверять. Заново этому научиться. Хочу улыбаться по-настоящему, не хочу этой вымученной и болезненно-мертвой улыбки, так редко слетающей с моих сухих и бледных губ.
Я не хочу, чтобы ты меня спасал из этой мерзкой тьмы, я сама спасусь. Ибо уже давным-давно знаю как.
Я не хочу называть это любовью - это не она. Я хочу называть это чем-то светлым, чему я пока не могу дать названия. Дружба? Скорее всего, да. Только немного иная, такая, какой ее представляю я. А я ее представляю счастьем - таким спокойным, прозрачно-персиковым и пахнущим едва уловимым ароматом сладкого кофе и орехов.
И я пообещаю, что попытаюсь оставить этот блеск в своих глазах с тобой навсегда. Даже когда мой век будет обречен на исчезновение.
Я вдруг ясно стала понимать фразу: "Я с тобой навсегда". Собственно, возможно, это минутное наваждение, и я потом снова скажу, что это всего лишь слова, но зато.. Зато я теперь знаю, что хоть сущность человека и ничтожна, существуют моменты, ради которых появляется желание жить.
И пусть тогда эта свеча горит. Пусть пока горит, но я чувствую, что это станет последним, на что меня хватит. Да, я догораю. Догораю свои последние секунды, перед тем как рассыпаться в пепел - я чувствую это так же, как и ощущаю шероховатую поверхность стола. Просто позволь мне догореть счастливой: печали в невероятно голубых глазах я не переживу..."

"... Милый мой Наруто!

«… «Я просплю две недели», - сообщил мне свои дальнейшие планы Сай, когда ушел от меня обратно к себе. Нельзя сказать, что я больно мучила своего сокомандника, но он дико устал от вечного сквозняка в моем доме. Саске ведь не закрывает дверей, а моя идиотская привычка сидеть на подоконнике оставляет желать лучшего. К тому же, оказалось, что Сай не переносит запаха табака, который, благодаря нашим с Саске усилиям сохраняется постоянно.
Знаешь… в последнее время, я чувствую себя бодрее.… Нет, нет! Правда…
Солнце здесь встает рано утром, я почти каждый… нет, вру, каждый день его встречаю и провожаю взглядом из окна.
Теперь у меня есть дом. То есть, я хотела сказать, что теперь я не ночую в госпитале или на тренировачной площадке. Это возле озера. Того самого. Помнишь?..
Знаешь, я иногда о тебе вспоминаю. Когда целый день сажу свое сердце черным кофе и крепкими сигаретами. Голубые цветы под моим окном уже все в пепле, и Саске часто жалуется, что они быстро вянут. Но что поделаешь?..
Я не фанатик эпистолярного жанра, но почему-то за три года исписала все пергаменты в доме. Да, да… те самые пергаменты, чей шорох я так дико ненавидела…
Я выбрасывала из головы все посторонние мысли, я старалась научиться жить нормально, а в результате – стала бодрствующим полутрупом.
Иногда, кто-нибудь бросал мне, что в мои глаза невозможно смотреть. Пожалуйста, я не настаиваю.
У меня такое ощущение, будто небо и земля поменялись местами. Если назвать правильно – победа. Победа, и я – ну надо же! – жива. Странно, всегда казалось, что должна буду умереть. Вместо тебя.
Да, так тоже бывает. Главное, спроси меня кто-нибудь, не страшно мне было бы умереть, скажем, завтра, я бы твёрдо ответила, что нет, нисколько. Они бы, наверное, не поверили.
Слишком много времени прошло с тех пор, когда я видела тебя в последний раз. Слишком сильно я хотела удержать осознание, что всё – всё кончилось. В нашу – мою? – пользу.
Хм… Все пропало слишком быстро, мгновенно. Я пыталась себе объяснить, что так не бывает, но я, живое тому доказательство.
Я думаю, что тебе бы было интересно, как я живу здесь? Все хорошо, даже с трудом верится. Погода здесь почти всегда
солнечная, и я редко слезаю с подоконника: здесь так приятно отдыхать. Свежий ветер, запах цветов, травы, леса… Но даже это не лечит. Мне, ты же знаешь, гораздо приятней ощущать языком морскую соль на своих обветренных, ссохшихся губах…
Мне гораздо интересней подставлять свое лицо ветру, дождю, снегу… Мне действительно нравится, когда в этих солнечных
краях бывают ливни. Тогда я открываю рамы полностью…
Мне не хочется радоваться солнцу, когда я искренне ничему не радовалась. Зато я просто счастлива, видеть, когда мой
терпкий, словно твои поцелуи, кофе становится холодным. Меня завораживает, когда тяжелые капли дождя падают прямо
перед моим лицом… как тогда в ущелье. Интересно, ты бы вспомнил?..
Саске часто жалуется, что я вообще не сплю. Говорит, что очень похудела… и ничего не ем. Он против. Зато он абсолютно не против, когда я кутаюсь в его теплые свитера, наблюдая за дождем.… Когда он идет, Саске с дико кружащейся от бессонницы головой сидит на кухне, уставившись в узорчатую, белую скатерть, откуда он часто и бесцельно выковыривает кунаем всякий сор… Он скучает по мне, а я скучаю по тебе. Ему нужна я, а мне нужен ты…
Он не понимает, поэтому не ревнует меня к тебе. Он думает, что это скоро пройдет. Пусть даже так – я согласна.
И, тем не менее, он никогда меня не спрашивает, почему я всегда встаю в четыре утра и, открыв окно, объясняю тлеющей сигарете, что ты – моя тюрьма, что ты – мой личный лазарет для больных, которым не суждено вылечиться.
Я, кстати, пообещала себе больше не плакать, наверно, именно из-за этого я так часто предпочитаю одиночество. Нет, я
тебя не люблю. Помнишь, ты говорил, что чувства не для таких, как мы?.. А знаешь, в этом ты был прав. Я ничего не
чувствую. Абсолютно. Ты просто мне катастрофически нужен.
Моя мертвая душа жила тобой – и она была обречена на вечность. С тобой. А без тебя – ее не стало совсем. Может ты вновь, как и тогда, сказал бы, что это глупости и снова оказался бы прав.
Знаешь, я не спрашивала Саске, почему он никогда не закрывает двери, и почему у него вдруг развилась дикая клаустрофобия.
Я же всегда держу окна открытыми, потому что отчего-то начинаю задыхаться.
Наверное, он тоже заболел, как и я. Заболел навсегда тобою. С какой целью, я не знаю, но он никогда не упомянал о моих письмах тебе. Наверно, потому что он считает, будто я помешалась…
Ты ушел от нас… и может, правильно сделал. Кто-то как-то обмолвился, что время лечит. А я уверена, что не лечит, а зализывает рваные раны, под которыми смертельный яд заставляет разлагаться мою и без того мертвую душу…
Знаешь, я теперь не прячусь от ветра. Странно, но я всегда закрывала лицо волосами. Ты, наверное, до сих пор помнил бы их цвет – светло-розовый… А сейчас он больше похож на серый. Но Саске не возражает: он сказал, что ему все равно. Наверно, так сказал бы и ты, если бы был рядом.
Я знаю, это сложно представить, но я никогда не смеялась с того момента, как тебя не стало. Правда, я недавно улыбнулась.
Да, да… наверное, ты бы подумал, что я действительно сошла с ума. И оказался бы прав, черт возьми, в который раз. Зато ты улыбался искренне, когда тебе хотелось. Даже Саске это помнит. Но мы никогда не говорим о тебе. Но однажды, я слышала, как он что-то бормотал мне, думая, что я сплю. Он не хотел, чтобы я его слушала, но, тем не менее, он сказал, что
я единственное, что осталось у него после твоей смерти. Ах да… он что-то упоминал о еще ком-то, но я не запоминала. В конце концов, это его личное дело. Хотя он уверен, что это личное дело давно должно было стать общим… Я не возражаю.
Знаешь, а он мне благодарен. Благодарен за тот день, когда ты умер, а мы впервые встретились. В одном из писем я рассказывала, что больно ударила его по лицу, что довела его до истерики, а он стоял на коленях и говорил «спасибо»… Я заставила его прочувствовать всю свою боль. И может, именно за это он меня так сильно любит, а я почему-то до сих пор живу одной мыслью о тебе.
Странно, правда? Наверное, это навсегда.
Когда ты умер, признаюсь, я хотела тоже. Я хотела понять, но не понимала, и до сих пор пытаюсь эти три года, эти
три пустых чертовых года. Я выкурила, кажется, миллиард сигарет. Я выпила полужизненный запас крепкого черного кофе. Я съела горы апельсинов. Я чуть не рехнулась. Я разговаривала с чайником. Я рассказывала ему, что эта дерьмовая жизнь еще хуже, чем, если бы меня убили вместе с тобой. Он меня понимал, вроде бы.
Сай неумело шутил, что я матрица скопления всех вредных привычек, с опаской отодвигая от моих трясущихся пальцев
сакэ и затушивая докуренные до фильтра сигареты. Одну за одной, одну за одной… Зачем я их смолю, он не спрашивал. Ему и не надо – он и так всю жизнь меня без слов понимал.
Знаешь, я не могу тебе обещать, что мы когда-нибудь еще встретимся. За эти года, что тебя нет в живых,
я не изменилась ни на каплю. Мне будто и сейчас двадцать. Но это не важно, ведь мы до сих пор вместе? Да! Пусть я сошла с ума, пусть я пишу эти чертовы письма, которые ты никогда не прочтешь, пусть, я их все равно сожгу.… Пусть мы снова поругаемся с Саске, и я скурю все наши запасы этих дерьмовых сигарет за ночь и выпью сто чашек не разбавленного сахаром кофе, и пусть он потом будет меня успокаивать. Пусть я свихнусь и буду разговаривать с тлеющей сигаретой, без конца ронять пепел на те голубые цветы… Пусть. Но я все равно буду помнить о тебе. Нам с тобой действительно оставлена вечность – одна на двоих…»