До деревни Звука, не много, ни мало, а пять-шесть суток пути. Мы и так и эдак вертели в руках карту, отмечая наиболее приятный маршрут. Если двинемся по немного зигзагообразной территории – сможет ночевать в теплых гостиницах и обновлять запасы еды, но тогда уйдёт приблизительно лишних полдня. Впрочем, мы здраво рассудили, что никуда особо не спешим, так что согласились с предложением Саске и начали путь. Полдня мы двигались практически беспрерывно, затем была небольшая остановка на обед, плюс – часовые тренировки на свежем воздухе – очень помогало снять напряжение с мышц, которое часто неприятно отдавалось тупой болью, после длительного однообразного движения.
Ближе к десяти часам вечера мы всё же добрались до небольшого городка, пробираясь к нему уже в потёмках.
Проходя по по-ночному оживленным улицам мне до жути хотелось завалиться в какой-нибудь бар и пропустить стаканчик, прежде чем отправляться на боковую.
Не, эдак и спиться недолго.
В гостиной мы сняли два номера. Итачи понятливо, но с едва заметным шаловливым огоньком в глазах, протянул нам ключ от номера и поспешно ретировался к себе.
Мы же с Саске решили сначала поужинать.
- Как думаешь, в этом есть смысл? – спросила я, когда наши тарелки наполовину опустели.
Желание немного выпить становилось просто непреодолимым.
- Орочимару не стал бы трепаться почем зря. Думаю, стоит проверить. А ты сомневаешься?
Я всё-таки подозвала официанта и попросила два бокала вина.
- Какого вина, господа?
- Красного
- Белого
- Слушаюсь.
- Белое? – приподнял бровь Саске, чуть улыбаясь.
- Сегодня такой романтический вечер… - ехидно протянула я в ответ.
- Пф.
- Мне плевать – есть там камень или нет, но катакомбы действительно могут быть очень опасны, - я с энтузиазмом вгрызлась в куриное ребрышко.
Саске не ответил. Нам принесли вино.
Одного бокала мне было как-то маловато. Я вовсе не собиралась напиваться, но организм неплохо разогревается от вина, да и сон крепче. Я заказала себя ещё бокал. Напарник же решил воздержаться.
Напарник… хм.. как мне теперь его называть? Любовник? Любимый? Я покосилась на него из-под опущенных ресниц.
Лёгкий и приятный ночной ветерок ласково трепал его и без того взлохмаченные волосы.
Бледная кожа, казалось, слабо фосфоцерировала в тени. Что мне нравится в нём больше всего?
Руки. Мужские руки – в ссадинах, ожогах, шрамах. Эти руки каким-то только одному ему ведомым образом были так нежны всякий раз, когда их обладатель ласкал меня, вальяжно распластавшись среди прохладных простыней.
Губы. Аристократически бледные и немного тонкие. Губы, которые с таким жаром целовали моё лицо, что мне порой казалось, что на этих местах выступят волдыри от ожогов.
А ещё – его волосы. Я обожаю его волосы. Мои руки обожают их. В каждый момент соития впиваясь в них безжалостными клещами.
Выражение его лица – такое одурманивающее спокойное и мягкое. Он млел, когда я гладила его по волосам, особенно за ушком – как мартовский кот, пригревшийся в хозяйских руках.
- Ты увлеклась, Миса, - ухмыльнулся Саске, заставляя меня вздрогнуть и «очнутся».
- Задумалась.
- Вижу. И знаю о чём. Спасибо, очень приятно.
Во б*я – как мне с ним теперь жить.
Я кинула косяк в сторону этой хитро улыбающейся язвы и одним глотком осушила бокал до дна.
- Что-то ни разу после церемонии я не слышала льстивых эпитетов о себе в твоих мыслях, - фыркнула я, поднимаясь.
- И не услышишь…
Я кинула в него обглоданное куриное крылышко, но он со смехом увернулся.
На него просто невозможно обижаться, а раньше мне так это нравилось…
Не успела я переступить порог номера, как на талию опустились любимые и такие тёплые руки, сразу вызывая у меня наглую улыбку.
Саске стоял за моей спиной, прижимая меня к себе. Опустил голову вниз, щекоча шею своими волосами и тяжелым дыханием.
Мои глаза прикрылись, поддавшись сладкой минуте удовольствия, а правая ладонь легла на его руку, уютно расположившуюся на моём животе. Другой рукой он проводил по моему лицу, отодвигая свесившиеся волосы в сторону, чтобы открыть побольше доступа к моей шее.
- Вампир, - шепнула я, растягивая губы в улыбке.
Я почувствовала, что он тоже улыбнулся, мимолётно прикасаясь губами к чувствительной и нежной коже шеи. Мягко прикоснулся к ней зубами, провёл мокрую дорожку языком.
Саске всегда любил «баловаться», как я это называла, перед непосредственно сексом.
Но сегодня у меня не было ни сил ни настроения на это. Вспыхнула лишь нежность, но не страсть.
- Саске, давай не сегодня?
- Почему? – он ни на секунду не оторвался губами от моей щеки, выдавливая вопрос.
Ну, что я ему скажу – что сейчас просто не хочу его?
- У меня голова болит, - самый распространенный и ненавистный всеми мужчинами женский отказ от полового акта.
Но этот циник, насмешник и в какой-то степени, тоже телепат, вновь удивил меня своим ехидством и наглостью.
- А тебе голова и не нужна…
Я возмущенно и в то же время со смехом, фыркнула, шутливо увиливая из замка его рук и тут же прижалась к его сильной груди, замирая от лёгкого и такого прекрасного для меня чувства – полной безопасности.
Я в безопасности – пока он рядом со мной.
- Я серьёзно, давай не сегодня. Путь долгий, а я так устала.
Он понимающе прикоснулся губами к моему лбу, потом аккуратно вплёл свои пальцы в мои волосы, охватывая голову и приподнял моё лицо вверх, незамедлительно прикасаясь своими горячими губами к моим – прохладным.
- Хорошо, но взамен я требую плату.
- Барыга, - хмыкнула я, глядя на него сияющими глазами, - чего хочешь?
- В душ.
Я никогда не перестану ему удивляться.
Некогда безжалостный и хладнокровный мститель сейчас соблазнительно растягивает губы в улыбке и тянет меня за руку в ванную комнату.
А почему бы и нет?
Незанятая рука тут же тянется к застёжке плаща. Никогда мне не будет так же хорошо с кем-то, кроме него.
Именно в такие минуты, как сейчас, для меня существует только он.
Те, кто хоть раз стоял под душем, прижимаясь спиной к груди любимого человека, меня поймут.
Его губы нежно касались моего уха, а руки любовно омывали мою грудь от мыльной пены. Я откинула голову назад, облокачиваясь на него и закрыла глаза, подставляя лицо падающей из душа воде.
Я чувствую, как ты сейчас возбуждён, кроха.
Я всё понимаю, но сейчас почему-то не хочется думать о любовном акте. Сейчас. В эти минуты горячей нежности, что захлёстывает нас с головой.
Я улыбаюсь, когда твои губы сжимают мочку моего уха. Ты всегда нежен и ласков. Откуда в тебе всё это?
От тебя.
Что же нам теперь делать?
Ведь я никогда не смогу постоянно быть рядом. Ведь я всё равно уйду, рано или поздно.
Я знаю, ты слышишь мои мысли. Но меня это не смущает.
Я люблю тебя, слышишь? И мне нечего от тебя скрывать.
Ты один такой. Один-единственный, самый родной и понимающий.
Ты знаешь. И опускаешь голову мне на плечо, сжимая меня в своих сильных руках.
Не хочешь отпускать? Не отпустишь. Не простишь, если уйду.
Поговорим об этом позже, да?
Не сейчас, когда мы так близки. В минуту незыблемой тоски и нежности.
Я поворачиваюсь лицом к тебе и кладу ладони тебе на плечи, вынуждая опуститься на колени.
Ты слышишь, Учиха Саске? Я ставлю тебя на колени перед собой. И ты покорно опускаешься. Потому что у меня и в мыслях нет тебя унизить или насладиться тем, как ты прижимаешься к моему животу щекой, обнимая руками мою талию.
Я выливаю в ладонь немного шампуня и любовно втираю его в твои волосы. В мои любимые волосы.
И ты улыбаешься, я знаю. Тебе нравится, ты наслаждаешься моими прикосновениями.
Знаю.
Ты внезапно целуешь моё бедро и я вздрагиваю от неожиданности. Кончиком указательного пальца поднимаю к себе твоё лицо за подбородок и улыбаюсь.
А потом сама уже опускаюсь вниз – на твои колени и наши губы, наконец, находят друг друга в глубоком поцелуе.
Ты хочешь взять меня прямо здесь и сейчас.
В подтверждение моим мыслям ты прижимаешь мои бедра к своим.
Хорошо. Я разрешаю.
Тёплые, почти горячие струи воды всё также безжалостно хлёщут нас по спине, плечам и меня – по лицу. Да я всё ещё вздрагиваю от боли всякий раз, как ты проникаешь в меня. Я уже привыкла к тому, что ты не можешь сдерживаться и никогда не даешь мне привыкнуть.
И снова ты удивляешь меня, кроха.
Удивляешь своими медленными и размеренными движениями. И твои чёрные глаза с надеждой смотрят в мои, задавая безмолвный вопрос.
Нет, любимый, уже не больно. Я сделаю всё сама.
Приподнимаюсь и опускаюсь снова, прижимаю твою голову к груди и ты с удовольствием целуешь ложбинку груди.
Нам не нужно ничего друг другу говорить.
Люби меня, люби. Люби так, как умеешь только ты…
- Сас…ке… Уже лёжа в кровати и перебирая пальцами его волосы я никак не могла заставить себя закрыть глаза и, наконец, заснуть. Ты давно уже спишь, убаюканный моей ненавязчивой лаской.
Но что теперь делать мне?
Ворочаешься, пытаясь устроиться поудобнее у меня на груди. Тяжелый ты, кроха.
Я осторожно и медленно принялась вылазить из-под парня, придерживая руками его голову и опуская на подушку. Он сразу недовольно поморщился, но глаз не открыл и не проснулся.
Спи, Саске.
Я оделась и вышла из номера, не забыв прихватить сигареты и немного денег из кошелька. - Не спится?
- Не подкрадывайся, - совершенно спокойным голосом выдыхаю серый дым и с улыбкой оборачиваюсь на внезапного ночного гостя.
Итачи присел на лавку, на которой я расположилась с бутылочкой пива возле гостиницы, и откинулся на спинку. Смоляные пряди красиво растрепались по воздуху и послушно опустились по бокам его лица.
- Что-то не так?
- Всё нормально.
Ничего не было нормально.
- А, если ещё раз спрошу?
- Зачем тебе?
- О чём ты так переживаешь? – он протянул ко мне руку, и я понятливо вложила в неё сигарету.
Черноволосый нукенин легко и непринуждённо зажигает сигарету маленьким шариком огня, вызванным чакрой на ладони.
- Не знала, что ты куришь.
- И я не знал, что курю. Миса?
- Не важно…, не спрашивай, пожалуйста. Я сейчас не могу ответить, потому что сама не понимаю, что именно меня беспокоит.
Я последовала его примеру и откинулась на спинку сиденья.
Какая сегодня звёздная ночь!
Допиваю пиво и понимаю, что совсем продрогла без тебя.
Без тебя…
- Я пойду.
- Спокойной ночи.
- Спокойной ночи. - Где ты была?
Я даже дверь закрыть не успела.
- Выходила покурить. Ты чего не спишь?
- Проснулся, как только ты ушла. Ты была с Итачи?
- Просто сидели, - я устало выдохнула и принялась стягивать с себя одежду.
Напарник, скрытый в темноте от лунного света даже не знал, как мерцают его глаза в тени.
- Не подглядывай!
- Чего я там не видел?
Последующие пару минут мы ожесточенно убивались подушками, но усталость вскоре взяла верх и я с улыбкой растянулась на его груди.
- Волнуешься?
- Есть немного. А сам?
- Не очень, - он медленно и словно лениво, приподнял моё лицо за подбородок и паскудно ухмыльнулся, проницательно глядя мне в глаза.
- Что? Опять?! Да ты просто деспот! Я устала!
По комнате разнёсся тихий, сдавленный и немного хриплый смех.
- Спокойной ночи, Миса.
- Уху… Уже смеркалось, когда мы, наконец, добрались до знакомого логова змеиного саннина.
- Нам на северо-восток, - Итачи огляделся, - но пробираться в сами катакомбы в потёмках не станем, если отыщем их до темноты. Переночуем у самого входа. Икузо.
Спорить с ним никто не стал, да и незачем было.
Каково же было наше удивление, когда по пути нам попалась маленькая деревенька. И что люди забыли здесь, в этой глуши?
Нас провожали опасливыми и заинтересованными взглядами и единогласно было принять поискать место для ночлега. К счастью – долго искать на мне пришлось, а точнее – не пришлось вообще. Потому что навстречу нам, внимательно оглядывая нас с ног до головы вышел дородный, небритый дедок.
- Что вы здесь делаете, ребятки? – прокряхтел он, внимательно оглядывая нас с ног до головы.
Одеты мы были в дорожные плащи и всё оружие скрыто под одеждой и в сумках.
- Здравствуйте, - вежливо поздоровалась я, растягивая губы в дружелюбной, надеюсь, улыбке, - мы немного заблудились,… не подскажете нам, где мы можем найти постоялый двор, чтобы отдохнуть?
- Постоялых дворов у нас нет... Походите, поспрашивайте, авось найдёте, где скоротать ночь-то.
От старика нехило несло перегаром да алкоголем.
Мы огляделись.
Деревушка являла собой явные следы гульбищ и игрищ. Судя по всему, стартом послужил Праздник Урожая, а жители, похоже, решили продлить его аж до самого Нового года…
Ни одного трезвого человека, кроме детей, мы пока не увидели.
Я решительно сказала парням посидеть и подождать, пока я осмотрюсь и поищу место для ночлега, ссылаясь на то, что два парня с каменными физиономиями вряд ли подойдут для благоприятных разговоров с местными жителями.
Злые, помятые, заспанные жители дружно посылали меня к мракобесу, лешему, кузькиной матери, здыхлику неумиручему и Старшему, загадочному фольклорному элементу. В ходе расспросов выяснилось, что Старшим на селе кличут старосту и последний раз его видели в луже под свинарником. Я посетила лужу, но старшего не нашла, хотя нежившийся там хряк очень подходил под описание старосты: «здоровенный, лысый и носатый».
В селе было тихо, спокойно. Холодный ветер разбивался об ограду, не долетая до избушек. Сытые псы дремали, придерживая лапами обглоданные кости. Из оврага под холмом возносился к небесам черный дым самогонного аппарата.
Дела шли плохо, но я старалась не падать духом.
- Нравится мне это село, - вдруг с ухмылкой заявил Саске.
- Да что в нём хорошего? – буркнула я, присаживаясь рядом на скамейку и хмурясь, - Отовсюду гонят, даже постоялого двора нет!
- Гонят – это пока похмелье не пройдёт. Вот увидишь, какие они пару часов спустя добрые да ласковые станут. Это сейчас ты для них пигалица вертлявая, а в темноте да под алкоголь – за милу душу за бабу сойдёшь… вот тогда и можно будет подкатить.
Я с трудом удержалась, чтобы не отвесить нахалу затрещину.
- Иди ты… Сам подкатывайся. В темноте да под пиво и не такое сойдет.
На наше счастье, буквально через пару минут к нам подбежал немного чумазый парнишка в отцовской рубахе до пят, сообщивший местонахождение старосты. Мало того – староста приглашал нас к себе.
Итачи, до этого невозмутимо дремавший, очнулся и спросил у мальчишки, что этому самому старосте от нас понадобилось. На что пацан ответил, что не знает, но робко добавил, что у старосты «шибко трещит голова», отчего тот «дюже злой и серчает за что ни попадя».
- Тем более надо пойти, - радостно отозвалась я, - а то пропустим момент. Когда староста начнёт унимать треск прямо из горла.
Саске пожал плечами.
- Пошли. Всё равно не очень хочется ночевать на морозе. На крыльце указанной нам избы дремали, трогательно обнявшись, две черно-белые кошки. Увидев, как мы поднимаемся по ступенькам, кошки засуетились, хрипло замурлыкали и, проскользнув между нашими ногами, первыми шмыгнули в дом.
Пройдя сквозь холодные сени, заставленные кринками и увешанные распяленными кроличьими шкурками, я открыла вторую дверь. За ней оказалась кухня, одну половину которой занимала огромная кирпичная печь, а вторую – не менее внушительный стол.
Через пару секунд показался и искомый фольклорный элемент.
- Ну, здрасте, гости дорогие, - зевнул он, потирая глаза. У старосты были длинные висячие усы, придававшие ему унылый вид, и удивительно живописная лысина, блестевшая, как спелое яблоко. Мы, надо признаться, уставились на него, как бараны на новые ворота.
- Добрый вечер, - первым пришёл в себя Итачи.
- Проходите, проходите… не стесняйтесь. Гости у нас редко бывают, тем более молодежь. А я что? Только с сестрой да дочерью живу. Девки вон недавно прибегали –в канун праздника, гадать, на волосах, гребнях, помёте мышином да тараканах давленных и прочей мерзопакости. К сестре-то к моей. Истинно говорят – дура баба, только она может в таракане давленом суженого углядеть. А если таракан при всём при этом ещё и усами иль лапками шевелит – то значит и вовсе жди вскоре сватов ко двору. Сестра моя эдаким макаром всех тараканов в доме извела. Хлопнет тапком и всматривается, черты ищет, а потом за завтраком на тряпице показывает, какой её завидный жених попался… Пакость одним словом, а не гаданье. Так до сих пор в девках и ходит, кому она такая дура нужна?
Надо признаться, я слушала его с открытым ртом.
Во дела…
И не говори…
- Хм… понятно, - выдавил Итачи, стараясь сохранять невозмутимое выражение лица.
- Да вы присаживайтесь. Поболтаем. Давно к нам путники не забредали, не от кого узнать, что на свете твориться. Скоро совсем одичаем. Ко всем на праздник-то свояки приезжают. А у меня из всей родни – сестра Чина, да дочь Азука, единственное дитя от жены покойной. Куда это она, кстати, запропастилась? Только на минутку выбежала к колодцу и на тебе! Сгинула девка.
Меж разговором староста сноровисто накрывал на стол, чем вызывал моё к себе расположение.
Из печи выехал на рогах ухвата чугунок с тушеной курицей, печеная картошка, копченая колбаска. Поднялись из погреба миски с квашеной капустой, грибками, огурцами и мочеными яблочками, а также жбан с рассолом. Зашуршал лук, нарезаемый четвертушками, заскрипела соль, счищаемая с толстого куска сала, засуетилась толстая, рябая и некрасивая старостина сестра, расставляя по столу тарелки и кружки. И – предел мечтаний – из укромного закутка явилась на свет божий огромная, холодная и запотевшая бутыль мутного самогона.
- А вы молодые люди, кем будете? Ниндзя али просто кочуете?
- И того и другого понемногу, - туманно ответил Итачи.
- Ну, что там в Ветрах-то слышно? Не расскажете?
- Да так…, - расслаблено начал Саске, прожигая меня недовольным взглядом.
А я что? Ну, выпью немного самогончику – плохо что ли?
- Вот недавно вышел случай с торговым караваном… - довольно начала я, перебивая напарника и чокаясь со старостой.
Рассказывала я хорошо, смачно и не стесняясь в выражениях, что придавало выдуманному рассказу особый жизненный колорит. Старостина сестра ойкала да прикрывалась передником в особо жутких местах. Что-что, а фантазия у меня неплохо работает.
Чина не успела наполнять бокалы. У старосты раскраснелись щёки и нос, Саске лишь несколько оживился, а на Итачи походу дела алкоголь вообще не производил видимого эффекта. Я уже наелась и, откинувшись на спинку стула, рассеяно прислушивалась к разговору между мужчинами.
Говорили в основном о всякой ерунде, да кое-что староста нам рассказал о горе Урукхай. Мол, «страшные да на диво непонятные» дела там творятся.
Я рассеянно покрутила в руках ложку, размышляя над словами старосты, и таракан, бегущий по чисто выметенному полу, сразу привлек моё внимание. И как это он ускользнул от бдительного ока рябой старостиной сестры?
Когда таракан остановился у моей ноги, нахально ощупывая ее рыжими усами, я не выдержала. Хрясь! Обронив ложку, я нагнулась. Интересно, куда нужно смотреть – на пол или на ту часть таракана, что прилипла к подошве?
На пол упала вторая ложка. Извинившись, Саске приподнял скатерть.
– Ну что? – заговорщицким шепотом спросил он. – На кого похож? Эк ты его, беднягу, припечатала – и не шевелится. Слушай, тебе не кажется, что эти его рассказы неспроста?
Может, покопаешься в его мозгах и узнаешь, было ли то на самом деле или это просто пьяный бред?
- Попробую,… хотя копаться в его голове будет не самым приятным, - поморщилась я.
- А он определенно похож на старосту, - серьёзно добавил Саске, указывая носком сапога на живописную кляксу, оставшуюся на месту убитого насекомого, - усы так точно его…
- Сгинь, нечисть, - фыркнула я, забирая вилку и выныривая на «поверхность».
О ужас, после слов напарника староста показался мне вылитой копией прибитого таракана.
Речь нашего хозяина становилась все более нечленораздельной, пока не прервалась в смачном хлюпе – староста блаженно уткнулся в миску с остатками квашеной капусты. Чина сноровисто убрала со стола и показала нам места для сна. Мне – на лавке у печи, а парням – в комнате. - Миса, просыпайся.
- О, боги, уже утро?
- Нет. Смеркается. Вставай.
- Ммм… сейчас, голова трещит…
- Умойся холодной водой. Нечего было столько пить, - фыркнул Саске.
- А ты сам как себя чувствуешь? – Я повернулась на бок, лицом к нему, сидевшему на краю лавки и обувающему сандали.
- Терпимо, - лаконично ответил напарник.
- Что это за вой? – я поморщилась, прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы, поднялась и сладко потянулась, - Кто-то умер?
- Заезжий гусляр даёт концерт. Прямо сказать репертуар у него…драматический.
- Драматический? – сквозь зубы процедил вошедший в кухню Итачи и распахивая дверь на улицу. Творчество музыканта ворвалось в горницу жуткой какофонией воплей, стонов и треньканья струн, - Да его, видать, повивальная бабка не просто вниз головой уронила, а с размаху об стенку долбанула – уж больно отвратный у младенца голос прорезался.
- Неужели у такого таланта нашлись поклонники? – я подошла к окну. Семь или восемь местных жителей с остекленелыми глазами внимали леденящей кровь балладе о самурае-неудачнике и загадочном фольклорном элементе – Здыхле.
- И убили его, убили, убили, убилииииии, - на разные лады завывал «музыкант».
Первые пять куплетов песни были посвящены подробному описанию клещей, щипцов и крючьев – всёму тому, чем пытали несчастного самурая, в отместку за покушение на его, Здыхля, бесценное тело.
Эту песню надо было петь не детям, а преступникам в исправительных учреждениях, чтобы закоренелые бандиты плакали, каялись и бились головами об пол. Последние часы самурая были ужасны. В них не было ни рифмы, ни мелодии. Агония царевича смешалась с агонией струн.
На руках у женщины разревелся ребенок, ему с охотой вторила лохматая дворняга. Добрый дядя гусляр погладил несмышленого отрока по русой головке и пообещал спеть что-нибудь еще, столь же трогательное и нравоучительное. - Ещё одна жизнеутверждающая песня о смерти и он труп, - мрачно процедил Саске.
Любимец муз не подкачал. Более «весёлой» песни я в жизни не слышала. Причитания плакальщиц над открытым гробом ей и в подметки не годились. На середине куплета напарник вскочил и с яростным рыком кинулся на свет костра. Не прошло и пяти секунд, как мы услышали пронзительный крик и треньканье гуслей, разбиваемых о голову злополучного барда. Слушатели разразились бурными аплодисментами.
– Хватит, собирайтесь. – Саске, тяжело дыша, подошел к окну и протянул руку за лежавшей на столе сумкой. – Пора идти.
|
Сайт 