В кромешной темноте вода слышна отчетливей: разбивающиеся капли, тихий всплеск реки. Поначалу Какаши предположил, что волей случая вокруг собрался куб воздуха, а остальное – заключившая всё вода. Черная, безразличная стена. Жидкое зеркало или стекло, которое держит стену воды над ним. …Держит ли? Может, наоборот – и Какаши нависает над темной подозрительно спокойной рекой? Пространства не определить. Даже положение тела. Почему так темно? Сухой холод сцепил только ноги. Протянутая рука коснулась глади. От маленькой точки торопливо побежали кольца волн. Дотронулся едва, а круги не думали утихать – всё плыли и плыли в такую же темную бесконечность. Отражение размазалось. Наверно, скорее он нависает над тихой рекой, потому что дотронулся пальцем - и нет сдерживающего стекла, и вода не рушится. А что если и не должна? Возможно, всё так задумано в мире от начала времен. Какаши старательно пытается вспомнить, но от бесплодных раздумий туман застилает глаза. Отбросив тщетные попытки, полной грудью глубоко вдохнул. Всплески утихли, и покой вернулся медленной волной. Представилась возможность разглядеть отражение. Занятно: окружавшая темнота не сильна здесь. Серые глаза, равнодушно-спокойный взгляд, в котором прорезается строгая рациональность характера. Но… такое мерзкое, не дающее покоя чувство неправильности. Левый глаз немного беспокоит. Он потер веко пальцем, кожа чешется, немного щека и бровь, будто есть незримый соединяющий порез. Так бывает от старых шрамов, когда те болят просто так. Но Какаши никогда не был ранен в лицо, тем более в глаза. Так в чем же?.. Потянуться бы к протектору и отпустить его на левый глаз. - С чего такое желание? – спрашивает он вслух. Вдали, вне видимости, по-прежнему разбивается подающая вода. Тишина не ответила. Какаши осекся и вздрогнул, когда рука остановилась на полпути к лицу, замерев от пристально-тяжелого взгляда. Медленно опустил обратно. - Всё очень странно, - хмуро выискивать неправильности в своем же отражении явное подтверждение сказанного. - Почему? – тихо послышалось откуда-то слева. Рин сидела, сложив руки на коленях, и с любопытством разглядывала окружающую… окружающее ничего. Не найдя достойного внимания, тише заметила: - Тут холодно, Какаши. - Ничего не могу поделать. Появление напарницы не вызвало никакой настороженности. Как и намерения задать вопросы, даже если та знает логику в этом потоке воды. Воды? Что за глупое сравнение. Ленивые всплески и так действуют на нервы. Какаши вздохнул, провел ладонью по лицу, стирая усталость. Серые глаза, светлая кожа лица без омрачающих шрамов. - Меня гложет сомнение, - он резко отвернулся от стены воды. Рин недоуменно моргнула: - С чего бы это? - Не знаю, - обреченно передернул плечами Какаши. Стоило краем глаза разглядеть в воде левую сторону лица тишину заполняет подозрение. Под ногами начинает чувствоваться твердая опора. Для точности он легонько постучал ступней. Глухой звук прокатился по округе и устремился к границам этого места, если они, конечно, были. К тому же, Рин сидит совсем недалеко. Выходит, притяжение соизволило выбрать одну из плоскостей. Внушает уверенность – ведь ноги имеют под собой опору. Так значит… Как вода, послужившая зеркалом, может быть рекой?.. Водопад? Отпрыгнуть назад удалось в последний момент. Тишина безвозвратно раскололась гудящим потоком. Стоило только допустить предположение – оно воплотилось. Нет зеркала, нет отражения. Вот и славно. Ступни забрызгало, пальцы уже замерзают. - Пошли отсюда, - скомандовал Какаши. Она насупилась, ссутулившись: - Всё тот же приказной тон. Нет нужды повторять приказ дважды: он разворачивается и уходит, бросив через плечо: - Я ведь командир. - Да-да, иду, сэнпай, - намерено выделяется последнее слово. Рин важно отряхивает юбку от несуществующей пыли и торопится следом. Темнота, что являлась аморфной, без объема и притяжений, и, фактически, смысла, стала больше напоминать коридор. Темный и узкий со слабым мерцанием света неизвестного источника. Что изменилось? Причина-следствие. В чем же причина? Как же выводит из себя мир, не поддающийся контролю. Какаши даже не вздрогнул от неожиданности, когда кто-то глухо ударил в спину. …Рин. Неужели дело в ней? Пустота обратилась полом, затем коридором после появления напарницы. Что если?.. Нет, глупости. - Ой! Извини, Какаши, я споткнулась, - возня и мешканье вернули всё на свои места. - Ходи осторожнее, Рин, - уже без приказного тона. Взамен возникла опека? – Тут ровный пол, как ты могла споткнуться? - Так… так темно же! – возмутилась напарница. Он только снисходительно вздохнул, почесал ногтем левое веко. Да что такое! Не волновала абсурдность и неподчинение устоявшимся законам этого места, не беспокоило, как выбираться. Но лицо, левый глаз… словно не его. Или, точнее, его, вот только поверх наложена вторая кожа. Лишь эта мысль делает остальное жутким. Хочется снять, сорвать, расцарапать ногтями маску. Сейчас не время предаваться бестолковым сомнениям: - Давай руку, - Какаши сжал ладонь Рин и уверенно повлек за собой. Заметно спокойнее, ощущая, что напарница держится ближе. Ищет в нем поддержку. Он – лидер. Никаких развилок и поворотов – линейно прямой путь. - Я ведь никогда не получал ранения в глаз? - осторожный вопрос потревожил тишину. – В левый. Она ахнула, точно представив мысль о таком. - Нет! Ты что?! – понизив голос, осведомилась: – Почему ты спрашиваешь? - Не важно, - коротко бросил он. - Я давно хотела сказать… Как удалось заметить по-детски заалевшие щеки Рин и знакомый, отведенный в сторону взгляд? В такой темноте-то. Какаши терпеливо ждал – она ведет себя так, когда долго решается что-то сказать. Перекачиваясь с пятки на носок, произнесла: - Я люблю тебя, Какаши. Это не было удивлением – сожаление, что придется извиняться за невозможность ответного отклика. Ее поднятые руки, готовые обнять. - Рин… - мог дружески приобнять или поцеловать в лоб как брат, но к чему подавать надежд. – Мы же говорили об этом, - он благоразумно отпустил ее руки. Коридор растворялся как утренний туман. Ступни не увязают, но теряют опору. Стены не собираются более отражать тусклый свет: границы стирались. Она не выглядела ошеломленной, не кричала и не плакала. Рин боится боли: и физической, и душевной, но проблема в том, что слишком привыкла к ней. Плечи безвольно опустились: - Я… я тебя не достойна, да? – как обреченный, ожидающий последний рассвет, заговорила Рин. Горечь в голосе остро режет ему слух. С трудом он подавил желание схватиться за голову. - Нет, Рин, дело не в этом. Ты мне важна. - Но? – вот это «но» - камень преткновения. - Но я дорожу тобой, как подругой, напарницей, не иначе. Принимая новую боль как заслугу, вечное наказание, помотала головой, губы задрожали. Рин зажмурилась, не пуская невыплаканные слезы. - Прости меня, Рин… - Прощаю.
Разрезающий зрение свет вспыхивает неожиданно. Не так, как описывают в книгах – манящий свет в темном тоннеле. Какаши ослеп на несколько секунд. Белизна выливается в густую пульсацию в глазах, в которых сосредоточились одни ощущения. Тело возвращается к подчинению обратно. Не сразу, не полностью. Сначала Какаши ощутил ноги, руки. И чтобы дольше не отпускать неприятную тяжесть внутри глаз, в самую последнюю очередь отступают вспышки белого. Обрисовываются линии люстры, светлый тон потолка и ласкающая зрение голубоватая свежесть рассвета. Дыхание выходило рваным, жадным. Пустое бессилие и противная липкость холодного пота. Опомнившись, он резко хватается руками за лицо. Сильно, что пальцы вдавливают глаза. Словно дорисовывая, царапает ногтем старый шрам. Шрам поверх чужого глаза. Обито. …Сон. Всего лишь мерзкий сон, не более. Задержав прерывистое дыхание, Какаши замечает, что руки охвачены мелкой дрожью. - Просыпайся, Какаши, - этот голос… Широко распахнулись полусонные веки. Какаши резко поворачивает голову – Рин. Рин! Она гладит его рукой вдоль шеи, целует там, где стучит спешным ритмом артерия. - Ну… – влажные губы прижимаются к его уху. – Мы ведь опоздаем, сэнпай. Только сейчас от привычных ласк сбрасываются тяготящие остатки сна. Не хотелось зевнуть и, перевернувшись на живот, попросить еще пяти минут. Он вскакивает. Со страхом не желая возвращаться к водопаду, реке, не рассчитывая силы, хватает Рин и прижимает к себе. Ей приходится склониться и присесть на кровать. Она удивлено охает, когда заключаются крепкие объятья. Его руки сдавливают тонкие плечи, но страшно ослабить и утерять реальность пробуждения. Глаза плотно зажмурены, вполне хватает осязать ее рядом. Какаши ласково трется щекой о мокрые волосы Рин: - Как хорошо, что всё прошло... Мне так нравится больше – когда ты у меня есть, когда ты вся моя. Резко отпускает, но чтобы обхватить ладонями ее лицо и горячо прижаться губами к влажному лбу, по которому скатывают капли. Одна, другая. Мокрые, недавно вымытые волосы в утреннем душе щекочут плечи Какаши. Настоящее, более реально, чем то. Успокаивает. Мягкий поцелуй в лоб говорит Рин о заботе Какаши. Значит, опекает, пытается отгородить и защитить от чего-либо. В таких случаях она не пытается выяснить причину: ведь этого он так не терпит, лишь успокаивает покорным послушанием. Он бегло рассматривает ее – опять надела его одежду. Темно-серая рубашка висит на теле, прикрывая бедра. Действительно Рин! Эта привычка надевать его рубашки. Действительно Какаши, настоящий, без перетасованных как карты взглядов – его нежелание видеть в такой болтающейся одежде. - Опять на тебе мои вещи, - машинально ворчит он, лишь для приобретения привычных реплик. - Надела первое, что попалось под руку. Всё, вставай, соня, - а потом живо увлекает еще до конца не проснувшегося Какаши за собой. Он лениво поднимается и плетется следом. Рин хлопает по плечу, подталкивая в направлении ванной. - Скорее принимай душ, а я пойду пока высушу волосы. - Не называй меня сэнпаем, ладно? - просит он. Лучше, если будет меньше сходств с той пустой темнотой. Он проходит в ванну, забирается под душ. Включив на полную холодную воду, подавляет первое желание выбраться из острых брызг. Но только так получается смыть ненужный мусор – сомнения. Тем более душ так похож на суровые тренировки – медитация зимой под жидким льдом водопада. При правильном распределении концентрации отключается понятие холода, тогда Какаши не получил даже простуды. Он стискивает зубы и заставляет себя забыть, что такое озноб. Вместе с потом, единственном доказательстве глупого кошмара, вода смоет и сомнения. Какаши выбирается, обворачивает ворсистым полотенцем бедра. Вода стекает по ногам на пол. Всё вновь привычно и так, как должно быть и как устраивает. Он идеально управляет обеими руками, как умеют не многие шиноби, но держать бритву удобнее правой. Лезвие скользит, чуть давя, от скулы к подбородку. Пена одним движением смахивается в раковину. Какаши старается не смотреть на рассеченное веко.
Рин занятно наблюдать за тем, как он бреется после душа. Ухоженное гладкое лицо без щетины. Хотя маска все прячет, но все же. Спина у него широкая и, наверно, притягательно холодная от воды. Рин считает, что Какаши – совершенный, красивый. Хочется подойти и провести пальцем длинный путь капли, начиная от самой шеи. Тогда под властью ее пальцев будут покрывающие спину шрамы. В зеркале - отражение Рин. Она зевает и тянется вверх. Его рубашка, которая до сих пор на ней, поднимается и открывает Какаши полоску живота. Он тряхнул волосами. Упавшие холодные капли потекли по спине и груди, теряясь в полотенце, обвернутом вокруг бедер. В том сне он не разглядывал ее, не позволял думать о ней. Оттолкнул вежливым ответом и извинился за невозможность любить. Какаши там… такой, каким был еще до смерти Обито. А Рин являлась напарницей, подчиненной, медиком – кем угодно, но не той, что стоит сейчас позади и наблюдает за движениями бритвы. И то, с каким строго дружеским отношением он держался, настораживало. Он растерян своей старой личностью. - Там были мы с тобой, - коротко делится он, все это время наблюдая за ней в зеркале. - И что мы делали? - Ничего. Очень странно как-то было, - взгляд прожигает тонкий шрам на рассеченном левом веке. Нет необходимости удостоверяться какого цвета глаз. Не серый, нет, - алый. Уверен абсолютно. - В том сне мы находились у воды, - Какаши опирается ладонями о раковину, не выпуская бритвы. – Обито не погибал. И Шарингана в левом глазу у меня никогда не было. Оба моих глаза были серыми, но я чувствовал, что что-то не так. Всё смазано и непонятно. Появилась ты, пришла четкость и ясность. Перестало быть черным и бесплотным; стены, коридор. Когда ты расстраивалась, постоянство исчезало. - И значит, ты тоже там не такой, как сейчас? Как она так точно задает вопросы? Рин, как и сам Какаши, знает – смерть Обито изменила их. - Да, там мы не вместе, - говорит «там», точно это иной мир, имеющий право на существование. Он, шипя, одергивает бритву от лица и раздраженно смотрит на окрашивающуюся кровью пену. Щелкнув языком, Какаши открывает кран и споласкивает лицо. Что тут можно сказать? Рин осознавала, как погиб Обито - для Какаши всё разлетелось на части. Чтобы не сойти с ума от вины и боли, нужно склеить разбитые осколки или сохранить один из них. Ее. Она знала, находилась рядом и делила боль. Являлась поддержкой. И если не надобность в чьем-либо присутствии, порой казалось, не важно чьем, остался бы Какаши с ней? Отвечать до дрожи страшно. Что можно сказать сейчас Какаши или как помочь? Или лучше ничего не говорить, а самую малость – обработать ему порез. Стараясь не выдавать своих мыслей, Рин подходит и спокойно отнимает его руку от лица. Достает из аптечки вату и обычный спирт, откручивает крышку. Все происходит в молчаливом сосредоточении, точно нет ничего важнее. Пальцы приподнимают его подбородок и поворачивают чуть в бок. Как обычно – осторожно, но Какаши жжет кожу. - Может, заклеишь обычным пластырем? - без интереса растягивает он слова. - Зачем? Рин убирает указательный палец с его лица. Кожа без единого пореза. - Сегодня десятое февраля, - вспомнив, произносит Какаши. - Да, его день рождение. Сегодня Обито исполнилось бы девятнадцать. - Сны, понимаю, - это всего лишь сны. Но я будто увидел иное развитие событий, если он остался жив. Обито помог мне принять выбор отца, взглянуть дальше правил шиноби. Думаю, - с опаской хмурится он, - мы вместе благодаря ему. Рин кивает, подходит и, не обнимая вплотную, прижимается лбом в плечо Какаши. Так всегда становилось легче, если находиться рядом и молчать. Он смотрел поверх ее головы, когда она клала ладони ему на плечи. Тело теплело быстрее, где дотронулась Рин. В контрасте сравнения мог в полной мере вкусить, что кожа его почти ледяная. Обжигаться так куда чувствительней. Какаши после обнял и снова тепло поцеловал в лоб: - Я испугался того, кем мы были – друзьями, - честно, как никогда раньше, признавался в своих страхах. – Наверно потому, что уже слишком привык, что ты моя. Какаши гладит Рин по волосам, когда она дотрагивается губами до ложбинки между его ключицами. - Я тоже. Ведь знаю, тебе ведь нужен был кто-то, простое человеческое тепло, - сбивчивым шепотом торопилась Рин. Какаши не мог возразить правде. - Я… я просто рада, что ты позволил быть с тобой. - Прости, Рин… - сказано раньше, чем пришло воспоминание, что так же закончился сон. Что дальше?.. Вспышка света? Нет. - Не за что извиняться.
- Ты молодец, - заметил, Какаши. - Главный герой моей книги походит на Обито своей непоседливостью. - А кто такой Обито? – осведомилась Кушина. - Кто такой? – он подбирал определение. Рин и Минато взглянули беспокойно. – Мой лучший друг, - да, так, пожалуй, лучше всего. Впервые, когда Какаши произносил это имя перед чужими людьми без боли.
Сайт 